Андрей Борисович – профессор, доктор физико-математических наук, заведующий кафедрой миссиологии Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета. Он один из тех немногих, кто живет в поселке ДСК «Научные работники» с далеких сороковых годов. Но ракурс его воспоминаний необычный. Для советского человека вообще было весьма необычно жить в молитве, читать Евангелие. Мы поговорили о том, в какой атмосфере жили Ефимовы, какие удивительные люди бывали в их доме, и о тех, кто не шел на сделку с совестью и не предавал своих ценностей даже в самые трудные времена.
-Андрей Борисович, расскажите, пожалуйста, о своем детстве. Где вы родились?
— Я родился в 40-м году в Москве, около Меншиковой башни (это церковь архангела Гавриила на Чистых прудах). Этот храм, кстати, ни разу не закрывался за весь период гонений. А в соседнем дворе росли мы. Мой дедушка, Нерсесов Александр Нерсесович, был профессором Московского университета, юристом. У них с бабушкой была квартира в одиннадцать комнат. И до, и после революции здесь по четвергам собирались люди определенного духа, определенной сферы образования и культуры и вели самые различные беседы. Здесь бывали и учитель моей бабушки Павел Иванович Новгородцев, и его ученик, знаменитый философ Иван Александрович Ильин с супругой… В этой квартире девять раз производились обыски, неоднократно арестовывали бабушку и дедушку, и каждый раз им чудом удавалось вернуться. Дед с тех пор перестал спать. Ходил по коридору, и только где-то к пяти часам ложился. Бабушка спрашивала: «Что с тобой, ты болен?» Он отвечал: «Все хорошо, не волнуйся. После пяти они не приходят». Ночами дед и научился молиться. До революции он был почти неверующим, к вере пришел в революцию.
К тому моменту, как я родился, квартиру уплотнили. У нас осталась только комната дедушки и бабушки, комната родителей и комнатка няни, которая ходила за мамой и ее сестрами.
— Поделитесь своими самыми первыми воспоминаниями.
— Мои первые воспоминания связаны с войной. «Граждане, воздушная тревога! Граждане, воздушная тревога!» Окна плотно занавешены. На небе прожектора ловят самолеты, а если поймают, начинают бить зенитки. Эта тревога у многих переходила в панику. И когда это случалось, люди хватали детей, какой-то скарб и бежали в метро. Так вот дедушка, бабушка, наши родители, и мы, дети, никуда не бежали. Когда начиналась воздушная тревога, дедушка шел на кухню, щипал лучины, ставил самовар и мы садились за стол и пили чай.
Во время войны в Москве нечем было топить, поэтому родители приезжали в выходные сюда, на дачу, за дровами. Они валили дерево, ручной пилой его пилили, клали чурбаки в рюкзаки и на электричке везли в Москву. И там от вокзала до Чистых прудов и шли пешочком и тащили все это домой. Отец складывал стопку возле печурки, и мы ее топили. И вот так до следующих выходных.
— Что вас связывает с поселком «Научные работники»?
— В 1938 году мои родители купили здесь участок. Вокруг был сплошной лес. В первый класс я пошел в школу в Софрино. Мне семь, брату восемь с половиной. Там, где сейчас поликлиника на горке, стояло двухэтажное деревянное здание школы, куда мы и ходили. Перейти третью просеку было проблемой. Повсюду здоровенные канавы, в сентябре уже частично наполненные водой. Идти надо было по тропиночке вдоль забора, а за забором собаки. Страшно. Ведь мы одни ходили, без взрослых. А потом нас перевели в Москву.
— В какой атмосфере вы росли? Ваши родители были верующими людьми?
— Да, они оба были глубоко верующими. Они строили и организовывали наш дом здесь, на 43-м, как особое место, где можно было бы жить по-христиански и воспитывать детей в христианском духе. В Москве такое было невозможно.
Круглый год на нашей даче жили две монахини матушки Фамари[1], которую родители считали покровительницей нашей семьи. Она любила родителей, познакомилась с ними до того, как они стали супругами, и радовалась их соединению. Так вот, ее келейница Евдокия (мы ее называли няня Дуня) и мать Вероника жили в одной из комнат нашего дома. Они сами вычитывали все службы и жили, можно сказать, своей маленькой общиной. Няня Дуня была человеком волевым, молитвенным, организованным. Она сберегла многие святыни и иконы из скита. В нашем доме находилась икона преподобного Серафима с вставленным в нее куском камня, на котором молился святой, обгоревшая от свечи Псалтирь, которую он читал, стоя на коленях, и перед которой скончался. Няня Дуня была великой почитательницей Серафима, он ее спасал многократно. Когда темнело, сестры брали икону преподобного Серафима и с ней обходили дом, стараясь, чтобы никто этого не видел.
Когда темнело, сестры брали икону преподобного Серафима и с ней обходили дом, стараясь, чтобы никто этого не видел.
Здесь, на даче, всегда гостило много верующих людей. На Пасху 1941 года у нас гостил отец Константин Ровинский. Он один из священников отца Алексея Мечева. Мои родители были с ним крепко связаны. И вот весь Великий пост, Пасху и еще несколько месяцев он проводил у нас все службы и литургии, все подряд, все как положено по чину. Был временный престол, на него клался антиминс, и происходило богослужение. Соседи об этом не знали. Вскоре под Москвой были немцы, фронт в 30 километрах. Ни отец Константин, ни вторая монахиня не были у нас прописаны. Значит, если кто-то об этом узнает, всех под расстрел. И тогда отца Константина отвезли в Верею, где он скончался. А потом началась послевоенная жизнь.
— Послевоенные годы тоже были тяжелыми, голодными. Как выживали?
— Конечно, голодно было. Помню, на какой-то праздник нам делают пирожные: кусочек черного хлеба, поджаренный на постном масле и чуть-чуть посыпанный сахаром. Но, слава Богу, картошка была всегда, Господь давал. Родители говорили, что самая напряженная в духовном плане работа была в войну и сразу после войны. Никакого расслабления быть не могло, расслабишься — пропадешь. И молились всегда. Нас к концу войны было уже трое. Мама молилась, чтобы у каждого из нас было немножко молока и маленький кусочек сахара ежедневно. И Господь давал. С раннего детства мы учились помогать родителям, делали все, что надо. Лет в семь я научился колоть дрова, копать огород, картошку сажать, окучивать.
Мама молилась, чтобы у каждого из нас было немножко молока и маленький кусочек сахара ежедневно. И Господь давал.
В конце 40-х годов папа часть картошки заменил клубникой. Клубнику обрабатывали, собирали: десять ягод в миску, одну в рот. Ходили за грибами, все вместе солили капусту и огурцы.
Домик наш небольшой и слабенький, со множеством щелей, но жизнь была очень неплохая. Весной, когда таял снег, участок заливало водой, и вся эта талая вода вперемежку с глиной текла в подпол, где хранилась картошка. Тогда папа провел трубу и вывел ее в колодец возле дома. Из этого колодца надо было каждый день сорок ведер воды достать и вылить, чтобы сохранить картошку. Делали это все вместе… Потом надо было снова валить деревья, корчевать пни… Приходилось вам корчевать пни?
— Нет, к счастью, не приходилось.
— Ну вот, это дело такое, приятное (улыбается). Требуется соображать: и головой работать, и руками, и ногами. А когда пень выкорчеван – победа! И теперь можно землю выровнять и, конечно, удобрить. А где брать удобрения? Купить ничего нельзя было. Недалеко от дома, вдоль бетонки, где сейчас молоденький лесочек вырос, есть торфяное болото. Легковая машина проехать туда не могла. Ни по одной из просек. А чтобы хоть как-то проехал грузовик, ему нужно было где-то в Софрино намотать цепи на колеса, и только тогда он проезжал, но все равно увязал в глине. Его вытаскивали, и он шел дальше… И что тогда придумал мой папа. Он сделал добротную деревянную тачку, привязал к ней крепкую тесьму и впрягал в нее нас, всех детишек. Мы ехали на торфяное болото. Папа нагружал тачку мокрым торфом. Ждали, когда сольется вода, и тащили тачку на участок. Так и удобряли глину, а иначе ничего бы не росло.
— У вас были друзья среди соседей?
— Дружили с Москвиными, Малютиными и Гениевыми. Гениевы переехали сюда где-то в 48-м году. Елена Васильевна Гениева (в девичестве Кирсанова) происходила из дворянского рода. Она была связана с моей бабушкой через своего духовного отца, священника Сергея Николаевича Дурылина[2]. Моя мама девочкой ходила к нему в Воскресную школу. А муж Елены Васильевны был строитель, военный инженер, генерал. Некоторое время они жили на Правде, потом решили перебраться сюда, поближе к нам. У них появился дом, появились собаки… Здесь, на даче, у Гениевых тоже непрестанно шла молитва. Сюда приезжали священники и монашествующие, здесь отдыхал наместник Лавры, будущий патриарх Пимен (Извеков), некоторое время у них жил епископ Можайский Стефан (Никитин), настоящий подвижник и мудрый пастырь, наш современник. К нему, в дом Гениевых, стекались его духовные дети и друзья. Поэтому с семьей Гениевых меня связывает очень многое.
Некоторое время в советские годы, когда храмы были закрыты, а священников преследовали, здесь, в нашем доме, был катакомбный храм в честь Русских Святых.
С остальными соседями мы практически не общались. Это характерная черта нашей жизни. Поскольку христианство было гонимо, мы жили, не сообщаясь с широким миром поселка. У нас было заведено спрашивать разрешения родителей, если мы выходим за пределы участка. Куда идешь, зачем и так далее. Москвины – очень хорошая семья. Отец – полковник, военный инженер. Мать, Анна Ивановна, верующая, что сближало, и двое ребят, близких нам по возрасту. Они тоже замкнуто жили… А с Малютиными мы совсем немного общались. На их участке собиралась поселковая молодежь, спектакли ставили, играли в волейбол, но мы в этом не участвовали.
— А хотелось?
— Иногда, конечно, хотелось, но в целом достаточно было того, что есть. Важно было не потерять этот дух. Тогда еще боялись, что кто-то донесет на наших стариков, священников, которые жили в доме.
— А здесь, кстати говоря, никогда не было обысков? Никогда не приезжали сюда?
— Нет, проверок не было, спокойно жили, Господь хранил. А так вообще, многие знали… Просачивалось к соседям то одно, то другое. То, что няня монахиня, знали многие, но молчали. Порядочные люди потому что.
— Как вы лето проводили?
— Мама организовывала так, чтобы к нам на лето приезжал кто-то интересный, хороший. Например, ее тетушка-художница, которая учила нас рисовать. А Елизавета Николаевна Хренникова занималась с нами языками. Елена Алексеевна Ефимова, папина тетушка, историк, очень интересный человек, друг нашей бабушки приезжала и ходила с нами в лес. Недалеко от дома было ромашковое поле, которого сейчас уже нет (на этом месте сейчас проходит ЦКАД и бетонка). Мы садились на опушке леса, и она начинала свой рассказ о нашествии Батыя на Рязань, о Мамаевом побоище, и о многом другом, что осталось в наших детских душах навсегда.
— Храм здесь появился не без Вашего участия, верно?
— Да. Начну с того, что упомянутый мной выше епископ Стефан (Сергей Алексеевич Никитин) был рукоположен во священники владыкой Афанасием Сахаровым. Он прошел лагеря и гонения, тайно служил. Примерно в 57-м году ему разрешили выйти на открытое служение, и затем в 60-м году на Благовещение его рукоположили в епископы. У него был свой переносной престол, освященный в честь Русских Святых. Почти все, кого владыка Афанасий рукополагал в тайные священники, имели престолы, освященные в честь Русских Святых. Получается, что некоторое время в советские годы, когда храмы были закрыты, а священников преследовали, здесь, в нашем доме, был, без преувеличения, катакомбный храм в честь Русских Святых. И уже в 90-е годы возникла мысль о строительстве храма в поселке.
— А кто высказал эту мысль?
— Мысль витала в воздухе. Давно об этом думали, просто надо было кому-то взяться. И взялся за это Дмитрий Ягодин. Мы с ним начали хлопотать о том, чтобы разрешили открыть храм в честь Русских Святых, и получили благословение. Так в нашем поселке начал строиться Храм Всех Святых, в земле Российской просиявших. Вот какая у него история. Вокруг нас многое изменилось с тех пор. Но в центре жизни по-прежнему наше сокровище – вера и радость жизни с Богом.
— Чем Вы сейчас занимаетесь?
— Начну с того, что в 1974 году я защитил докторскую диссертацию по физико-математическим наукам. После этого работал в разных областях, и в фундаментальной, и в прикладной науке. А когда был создан Свято-Тихоновский Университет, меня пригласили в него преподавать. Через некоторое время мне поручили составить курс и преподавать историю русского миссионерства. Оказалось, что на эту тему нет ни одной книжки. И вот был создан курс «История русского православного миссионерства». Я участвовал также в организации миссионерского факультета, одного из первых православных миссионерских факультетов в России. Сейчас я заведую кафедрой миссиологии, то есть богословия миссии. Здесь мы готовим миссионеров для русской православной церкви. Богословие миссии – это большая серьезная тема, которая на самом деле только начинает развиваться. Все это мы создаем буквально с нуля. Интересно, что один из моих учеников сейчас служит священником в православном храме в Риме. Он подготовил большую книгу по истории католического миссионерства. Этот научный труд о том, как развивалось богословие католического миссионерства от древних времен до сегодняшнего момента, и о том, как постепенно концепция богословия католического миссионерства приближается к православному пониманию. Это очень интересное явление. Кстати, традиция русского миссионерства идет от Кирилла и Мефодия.
— А кого вы можете назвать из современных крупных русских миссионеров?
— Каждый приход сегодня – миссионерский. Потому что миссионерство – это не путешествие за тридевять земель с проповедью, а, в первую очередь, просвещение своего народа, помощь нашим соотечественникам сделать шаг в церковь. И каждый православный приход трудится в этом направлении. Слово «миссия» переводится как «свидетельство». И сегодня каждый христианин — свидетель о своей вере и о своей церкви. Но есть и достойные примеры нашей миссии за рубежом. Например, в Таиланде, где не было ни одной православной церкви, с 1999 года служит иеромонах Олег (Черепанин) из Ярославской области. Сейчас там уже монастырь и восемь православных храмов, в которых служат, в том числе, священники, рукоположенные из местного населения, тайцы. То есть он создал миссионерскую тайскую национальную православную церковь. Один. И это происходит в наши дни.
Миссионеры сегодня — отец Андрей Ткачев, отец Димитрий Смирнов, которого я прекрасно знал, он был близким нам человеком. Он говорил, что после каждой проповеди (а их часто распространяли через социальные сети), он зарабатывал себе осуждение и врагов. Это непросто. Но нам надо крепко держаться своей линии. Единственная сила, которая консолидирует наш народ – это православие. Другой такой силы нет. Отец Кирилл Павлов говорит, что весь мир держится на ниточке. И эта ниточка – русская церковь. Тоненькая ниточка. И это признают католики. Они открыто говорят, что в Европе католичество держится подвигом русской церкви, подвигом русских новомучеников. Подвигом тех, кто не шел на сделку с совестью и не предавал своих ценностей даже под страхом смерти. Я с детства знал таких людей, видел их, общался с ними. Они были верны себе. И нам надо так же.
Беседовала Алена Рыпова
Читайте также: История семьи Ефимовых. Продолжение…
[1] Схиигумения Фамарь (в миру княжна Тамара Александровна Марджанишвили, 1868 — 1936) — преподобноисповедница, святая Русской и Грузинской православных церквей, основательница Серафимо-Знаменского скита под Москвой. В 2012 году скит был освящен, и в настоящее время почти полностью восстановлен. Была дружна с Великой княгиней Елизаветой Федоровной Романовой.
[2] Сергей Николаевич Дурылин (1886-1954) —литературовед, религиозный писатель и поэт, священник. В 1920 г. был рукоположен во иерея, служил в храме Свт. Николая в Кленниках, неоднократно был в ссылке. Тайно служил в своем доме в Болшево.