Марина Борисовна Ефимова привыкла жить в тени своего супруга, а посему уговорить ее на интервью было непростой задачей. Но, к счастью, разговор состоялся. Оказалось, кое-что в наших душах рифмуется и объединяет нас. Мы поговорили о дружбе навек и о женских переживаниях, о музыке, о любви и о вере.

— Расскажите немного о своей семье. Где вы родились?

— Я родилась в эвакуации, в Свердловске. Предки мои были москвичами и ржевитянами. В семь лет родители отдали меня в одну из подмосковных школ и сразу же в музыкальную школу при Гнесинском институте. Там работала моя мама. Я музыкант в третьем поколении. Маме удалось и меня устроить в эту элитную среду, но элитную не в смысле внешней успешности. Там был дух увлечения музыкой, мир музыкантов. Мы жили музыкой и ничего кроме нее не знали.

У нас были маленькие классы. Исключительные условия. Нас растили, понимаете, особым образом. Считалось, что мы одаренные дети, а учительница физики не стеснялась называть нас «одурёнными» детьми. Она видела, что все мы однобокие, развиты только в одном направлении. А дальше – поступление в Гнесинку. Конкурс двадцать семь человек на место. И поступила очень небольшая группа, по моей специальности набрали всего десять человек, и среди них я.

— Вы сохранили с кем-то дружбу с тех времен?

— Конечно! Буквально вчера я была в Москве, на праздновании 80-летия отца Владимира Воробьева. Но начну по порядку. Нам преподавала литературу выдающаяся учительница, Евгения Павловна Воробьева. Она была из верующей семьи, и сыновей крестила и воспитала в вере. Однажды учительница поехала с нами в Третьяковку, и там ей стало плохо с сердцем. Моя подруга Оля повезла ее домой, где и познакомилась с сыном Евгении Павловны Владимиром. Володя привел Олю к вере. Она тайно от всех нас крестилась. Казалось бы, мы уже были взрослые люди, студенты. Но надо понимать, что поступили мы в 61-м году, как раз в период хрущевских гонений. Но родителям Оля все-таки рассказала. Мама ее запаниковала, для нее это было чем-то вроде секты. Однажды Олина мама сказала мне: «Марина, знаешь, они верующие! Оля крестилась! Вы же комсомолки, ты должна как-то на нее повлиять. Нужно пойти в комитет комсомола! Давайте спасать девочку! А то наденет платок, пеленки-дети!..» Но во мне шел процесс с совершенно противоположным вектором. Это было такое время, когда о церкви надо молчать. Тогда спрашивали духовников, что делать, если ты церковный человек и на любые вопросы, если тебя официально приводят в кабинет и начинают пытать, ты должна отвечать «нет». Такое послушание духовники давали своим духовным чадам, молодежи. Ведь за молодежь шла страшная борьба. Поэтому, если перед молодым человеком стоял этот вопрос, духовники брали ответственность на себя. Они говорили, ты должен все отрицать, потому что за тобой стоят священники, их паства, никого нельзя не подводить, ты должен говорить «нет». И только на один вопрос отвечать «да»: веришь ли ты в Бога или нет? От Бога ты отрекаться не должен. Оля мне рассказывала, какой человек Володя. Что его любимый писатель – Достоевский, а Достоевский в это время был запрещен. Я где-то достала какой-то его том, ничего, конечно, не понимала… Прочитала «Карамазовых», «Бесы»… Ну и что? Это же не значит, что я сразу уверовала! Мы же все были «урожденные» атеисты. Конечно, яйца красили все. И члены ЦК, и многие другие, но всерьез-то это не воспринималось – просто красивейшая традиция. А тут мне пришлось взяться за ум, и решать этот вопрос: что же такое Бог и где Он есть? И как быть мне. Конечно, ни о каком влиянии на Олю не могло быть и речи. Думала я два года. И в это время происходит первая в моей жизни смерть. Умерла бабушка, которая любила меня больше всех. И Господь через эту смерть ввел меня в проблему, что мне надо определяться. Я сразу почувствовала сам нерв. Я думала: ведь я ее так люблю, не могу же я больше никогда ее не увидеть! Этого просто не может быть. И все сразу встало на свои места. Значит, есть та, другая, жизнь. В консерватории был концерт, который потряс меня. Бах, «Страсти по Матфею». И теперь мне пришлось все переосмыслить, всю музыку, всю литературу, которую я когда-либо прочитала! Да, нам все это преподавали, но как-то не так, коряво, по-советски… Я перелопатила в своем сознании все, что знала. Понимаете, это черное и белое. И на этом концерте я призналась Оле: «Я всё про тебя знаю! Я тоже хочу креститься». Володя был на том концерте, неулыбчивый такой, он жил в атмосфере, когда казалось, что врата церкви одолены. Надежды не было. Кто бы мог предвидеть, что настанет возвращение! Тогда краски темнели, тучи сгущались все сильнее… Мы всего этого не знали. Мы росли… Юность, музыка, цветы… А они-то знали о судьбах, о страданиях, о том, что делалось в монастырях, что делали с монахами… Страшные издевательства были… Срамно глаголати, что тогда с монахами делали.

И дальше я доверилась Володе, он устроил мое крещение, все тайнообразующе… В Александрове был священник, отец Андрей Сергиенко. И летом 1965 года я крестилась у него в доме. Причем я опоздала, меня ждали одним поездом, а я села на другой. Что они пережили, я не представляю. И вот я приезжаю, расстроенная, они все расстроенные, но все равно меня покрестили, почему-то в ванне с холодной водой. Думаю: будь что будет, не должна я заболеть. И не заболела. Это так, в скобках. Мой рассказ, похоже, будет состоять из одних скобок (смеется).

— Как дальше складывалась Ваша христианская жизнь?

— Моя христианская жизнь шла параллельно с личной жизнью, потому что в это же лето, через две недели, Володя Воробьев организовал поездку православной молодежи на Кавказ.

— Тоже конспиративную, да?

— Для всех она выглядела как туристический поход, мы через Клухорский перевал должны были идти в Сухум, море, туда-сюда… Родители Оли с радостью ее отпустили – молодежная компания, обычная жизнь обычных туристов. Поехали на Кавказ. Знали бы они! Там группа распалась, все разъехались по разным местам, кто к духовнику, кто куда. И в этой поездке я встретила Андрея Борисовича.

— И как дальше складывались ваши отношения?

— В 67-м году мы поженились. Сначала была светская свадьба, а потом уже тайнообразующе, в Отрадном, отец Сергий Орлов повенчал нас. Так вот, в закрытом храме, потушено все, только несколько лампад на солее. Одна бабушка пела. Все это было сделано с особой предосторожностью… В общем, для живых чувств места не оставалось.

Мы жили в Москве, потом родилась Маша, ровнехонько через 9 месяцев после венчания. Я даже немного поработала, преподавала в училище Ипполитова-Иванова. Денег не было, инструмента не было, с продуктами тяжело… Нужда, жуткая нужда. Мы все время работали на износ.

— А вы помните время, когда после этих тяжелых, напряженных лет работы и материнских хлопот, наступило облегчение?

— Нет, что вы! Стало только хуже. Вот в книге «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына есть такое совершенно чудное место, когда сидят в этих вот подвалах и ждут, когда же их отправят на этап. Они думали, что будет лучше. Они мечтали вырваться из этих застенков, но не знали, что будет только хуже. Так же и у нас. Дальше становилось только сложнее.

Тогда мы окормлялись у отца Всеволода Шпиллера. И вот, когда подросли дочка и сын, и оба уже ходили в школу, он привлек меня к церковному пению. Это было в Храме Николы в Кузнецах. Правый хор там пел роскошно, в академической манере, Кастальского, Бортнянского, но пел только по партитуре, все стихиры им надо было нотами расписывать. А левый клирос наоборот пел только по текстам, напевами по памяти. И они пели все, с чем не справлялся правый хор, хоть и коряво, кричащим народным открытым звуком. Бабушки из левого хора были на самом деле способными людьми, но просто не обученными. И они переделывали, переплавляли в своем сознании все эти напевы. Отцу Всеволоду нужен был человек с музыкальным образованием, да еще и верующий, он знал меня, видел мою душу, поверил в меня. Он предложил мне стать регентом. А у меня ни книг, ни учителей, ни нот. Понимаете? Это такая катастрофа. Положа руку, кротко глядя мне в глаза, он говорит: «Помоги!» Я так прошу тебя! Помоги мне с клиросом!» Как я могу ему отказать? Во время службы рядом со мной стояла монашка, Марфа, я ее запомнила на всю жизнь. Она тихонечко пела, знала всю службу, но никогда не говорила заранее, когда что будет, а во время службы она подсказывала, когда вступать. И она говорила именно в тот момент, когда надо уже начинать. Вот так я училась. Я стою и не знаю, что будет дальше. Прожарилась, как на сковородке. В бою училась. Это не только для меня, но и для окружающих было тяжело. На живую нитку все. Я понимала, что не знаю ничего, абсолютно не подготовлена. А еще у меня семья: муж и двое детей… И все-таки я взялась за это дело. Вот сейчас смотрю, если бы я тогда все взвесила бы, конечно, надо было отказаться. У нас постом службы вместе с требами в 2 часа кончаются. И скорей домой, купить продукты, приготовить еду, семью накормить…  А еще ко мне приходят ребята – спевка, а ночью я пишу ноты. Потому что тогда нигде ничего не было: ни ксерокопий, ни в продаже. Пиши от руки и тексты, и ноты. Сына до сих пор трясет, потому что он был маленький, голодал, вот и вышла какая-то нестыковка. Я пожертвовала своими детьми. Но опять же, такая вера была, такое послушание. Если духовник благословил – тут вопросов нет. У нас не должно быть чувства вины, это наше маловерие. Сердце у нас неправильно утроено… Оно ноет и болит. Драма такая… Но мы же с вами теорию тоже знаем. А сердцу не прикажешь, оно еще не то, не в тех сферах…

— И сколько это продолжалось? Вы на клиросе, дети в школе…

— Это продолжалось недолго. Года через три мы начали выезжать сюда, на дачу, на все лето. И вот сын, Павлик, тяжело заболевает, температура сорок несколько дней. И я понимаю, что не могу уехать на службу. И это было мне духовным знаком, что надо это все остановить. А в это время у меня уже был драгоценный багаж: я знала гласы, знала устав, и ко мне на дом начала приходить кузнецовская молодежь. Они тайно, небольшими группками, приходили раз в неделю, собирались вокруг меня и изучали гласы. Такая была закрытая школа катакомбная.

— Получается, вы за пару лет полностью с нуля освоили профессию регента?

— Да, но я очень многое не могла осознать. Я почувствовала, что это мое. Дар неба. Очень глубокое восприятие музыки. Думаю, что это в крови, в генах. Один из моих предков – отец Матфей Константиновский, духовный наставник Гоголя. Я его считаю святым человеком. Я его недавно загуглила, и он нашелся – мой отец Матфей. Он был протоиереем во Ржеве в XIX веке. Его обвинили в смерти Гоголя. Я пятая линия от него, он дед моего прадеда. Я всегда чувствовала помощь моих предков, могла петь любой голос.

— Что же было дальше? Вы вернулись к регентству?

— В конце 80-х церковь получила некоторую свободу, и нашим духовником стал отец Глеб Каледа. Он привел меня на левый клирос храма Илии Обыденного. Меня очень тепло встретили, там чудные были люди. Это особенный московский интеллигентский храм, и вот я там регентовала. И уже спокойно регентовала, потому что у меня уже был багаж, да и дети взрослые. Машенька уже работала, совсем другая жизнь пошла. Но проработала я там немного, ровно столько, сколько там служил отец Глеб. Потом его перевели в Петровский монастырь, и он забрал меня с собой регентовать. Там я стала авторитетом. Подобрались четыре преданных делу человека. Но учить их пришлось с нуля, они ничего не знали. И ведь у таких людей особенно трепетное отношение! Музыкант скажет: «Что там петь! Тоника – доминанта — субдоминанта… Чего там петь-то!» Образованщина, она так рассуждает, а эти нет. И потом я всегда старалась такие мотивы выбирать, чтобы мелодия была красивая. Я выкладывалась, и они старались, все было хорошо. Но потом отец Глеб скончался.

— Предлагаю перенестись в те годы, когда вы впервые приехали сюда, на дачу на 43-й.

— Мы приехали сюда с Машей в первый год ее жизни, в августе или сентябре, Андрей Борисович взял отпуск. Он сложил маленькую печку, а на электрической плитке мы готовили. Он сколотил из горбыля кроватку Машеньке, и я что-то внутрь постелила, но мы недолго здесь прожили.

— В вашей семье главный Андрей Борисович?

— Конечно. Все было так, как он решит. Могу сказать, положа руку на сердце, что я ни разу в жизни не сделала то, чего он не хотел. Я могла что-то забыть по мелочи, но в остальном никогда. Это была настоящая домостроевская семья. Я так поставила себя с самого начала и шла на это осознанно.

— Вы личность, мыслящий человек, со своей свободой воли. Где проходит граница вашей свободы?

— В религиозных вопросах однозначно только так, как он скажет. Но с самого начала у меня во всем было буквальное послушание. Даже буквалистское. И только сейчас мы подошли к рубежу. И вдруг теперь он наделяет полномочиями. И я даже прихожу в отчаяние. Хочется конкретных слов, а он в ответ: как ты скажешь – так и хорошо. Он уже «по ту сторону добра и зла». У него свои проблемы, у него все время идет интеллектуальная работа. А у меня всегда была хранительная функция. Я обеспечивала ему тыл. Прежде чем выйти замуж, я понимала уже какие-то библейские истины. Бог создал сначала Адама, а потом Еву — помощника. Мы же созданы из ребра его… Нас сначала вообще не было. Понимаете? Господь тебя, можно сказать, не создавал. Он Адама создал, а ты уж постольку поскольку. Мне как-то это никогда не было обидно. Я всегда себя ощущала орудием Божьим. К счастью, мне это легко давалось.

— Вы с Андреем Борисовичем уже больше 50-ти лет вместе. Как сохранить на многие годы брак и теплые отношения между супругами?

— Только в домашней церкви. Ничего хорошего без этого не получится. Конечно, были и есть хорошие семьи, в такой любви живут! Непрерывная любовь! К которой мы не способны. А нас сначала надо ударить, чтобы раскрылось что-то, чтобы забил источник любви. Так Бог и есть любовь. Нельзя разорвать. Любовь настоящая – и есть Бог. Вот эта диалектика мне очень понятна. Нужно ни в коем случае не бросаться в семейный «омут», если ты добровольно не готов идти на жертву. Ты жертвуешь собой с любовью, добровольно. Добровольная жертва. И тогда получится. И тогда Господь в ответ на эту жертву дары свои потихонечку дает. Сначала Он дает большой дар. Помните, медовый месяц? Первый большой дар. Потом будет больше трудностей… Чернушечка пойдет, но мы же преобразуемся все время, как клетка. У нас за семь лет меняются все клетки организма. Через семь лет уже, можно сказать, другой человек на клеточном уровне. И внутренне мы тоже уже другие. Но жертва – это точно. Вот чего не хватает всем? Почему разваливается, по пять раз выходят замуж? Потому что не хотят собой жертвовать. А что такое Бог? Откуда мы Бога знаем? Потому что Он собой пожертвовал. Извините, что я так, в поучительной манере, я же педагог, привыкла поучать… Вот я вас поучаю. Чувствуете, мы с вами нерв нашли? Не иди, не суй голову в петлю, если не готов чем-то жертвовать. Потому что тебе говорят, что трудно, невозможно, крест, одни дети чего стоят, одни роды чего стоят. И вот так все мои жизненные впечатления подвергались очень строгому логическому анализу. Сразу стало ясно, что каждый наш шаг складывается в большую картину мира, который Господь создал.

Марина Борисовна призналась, что не умеет мечтать, что потрясло меня до глубины души. С одной стороны – музыкант, человек с необычным чувством юмора и исключительной образной речью, с другой – личность, по ее собственному выражению, «подвергающая строгому логическому анализу все свои жизненные впечатления». Для меня она стала еще одной удивительной загадкой и моим новым героем. Она бесстрашно и преданно идет вперед за своим мужем, тонко чувствуя нерв каждой минуты, прожитой на земле.

Алена Рыпова

Читайте также: Андрей Ефимов: «Вокруг нас многое изменилось с тех пор. Но в центре жизни по-прежнему наше сокровище – вера и радость жизни с Богом»

В нашем храме, на стене у клироса, изображен необычный русский святой – Артемий Веркольский.

В 1532 году в селении Веркола в Архангельской губернии в благочестивой крестьянской семье родился мальчик Артемий. Он рос кротким, послушным и трудолюбивым, с чистой душой и простым добрым сердцем. Однажды двенадцатилетний отрок вместе с отцом работал в поле. Внезапно началась гроза, во время которой мальчик погиб от удара молнии. Суеверные односельчане Артемия сочли его смерть Божьей карой за некие тайные грехи, поэтому тело его, как умершего от внезапной смерти, осталось неотпетым и непогребенным. Его положили на пустом месте в сосновом лесу поверх земли, прикрыли хворостом и берестой и огородили деревянной изгородью. Так оно пролежало 32 года, всеми забытое, пока его случайно не нашел в лесу диакон местной церкви Агафоник. Останки Артемия оказались совершенно нетронутыми тлением. Пораженный чудом Агафоник рассказал о нем сельчанам и повелел отнести тело в село. Но те лишь безо всяких почестей привезли его к своей приходской церкви и положили на паперти, прикрыв гроб берестой.

В том же 1577 году в окрестных землях началась лихорадка. Местные жители стали совершать поклонение мощам Артемия, и вскоре многие исцелились, а эпидемия прекратилась. Затем случился еще целый ряд чудесных исцелений, и слава о чудотворце Артемии начала распространяться за пределы Верколы. В 1619 году митрополит Новгородский Макарий II благословил уже сложившееся народное почитание Артемия. В 1648 году по повелению царя Алексея Михайловича был основан Свято-Артемьев Веркольский монастырь, куда и перенесли мощи святого.

Артемий Веркольский – один из самых любимых и почитаемых святых русского Севера и всей России. Обычный мальчик, не схимник и не мученик, не успевший совершить подвигов, которые могли бы его прославить. Но именно он стал избранником Божиим и молитвенником за людей перед Ним.

Верующие просят святого Артемия об исцелении от тяжелых, порою неизлечимых болезней. Молят за себя, своих близких и знакомых, за тех, о ком болит душа. Матери просят у Артемия здоровья своим детям. И он помогает, продолжая являть чудеса и в наше время.

Подготовлено по материалам ресурса pravoslavie.wiki

Не секрет, что в нашем поселении Зеленоградский немало талантливых и уникальных людей. И сегодня речь пойдет об одном интересном человеке, который из простого дерева творит чудеса. Зовут его Аксентий Аксентьевич, ему 73 года, живёт он при храме Всех Святых в земле Российской просиявших.

Аксентий Аксентьевич окончил педагогический институт по специальности «учитель черчения, рисования и трудового обучения». Отработал всего год, забрали в армию, ну а после этого в школу уже не вернулся.

Аксентий Аксентьевич нашел свое место в рекламной сфере, но и тут, к сожалению, надолго не задержался. В стране началась перестройка, фирма рассыпалась. Тогда он и начал работать с деревом. Думаю, что Аксентий даже сам не предполагал, что это станет делом всей его жизни. Это было в 90-х годах. Начинал он с самых обыкновенных коряг, а когда понял, что овладел необходимыми навыками, перешел на нормальное дерево. В 2004 году ему пришлось покинуть родной город Бендеры и переехать в наш поселок, к родному сыну. Его сын — Отец Евгений, священник нашего храма. “Построили тут домик, в котором сейчас и живем, а затем мастерскую”, – говорит Аксентий. В мастерской Аксентий проводит большую часть своего времени, там и происходят чудеса, где даже обыкновенный пенек становится настоящим произведением искусства. Во время работы, он всегда слушает музыку, так работается веселее. Если вы зайдёте в наш храм, обязательно обратите внимание на лестницу, которая ведёт на колокольню. Расположена лестница справа от входа. Ее спроектировал и построил Аксентий. Макет этой лестницы, в меньшем масштабе, и по сей день находится в мастерской. Пройдя в основное помещение храма, обратите внимание на киоты, большое распятие (в левом крыле храма) и уникальный семисвечник, который можно увидеть через Царские врата в Алтаре. Все это сделано из дерева руками Аксентия Аксентьевича. В любую работу он вкладывает частичку своей души и делает ее с любовью, пусть и уходит на создание каждой вещи немало времени.

Также на территории храма, на пруду, строится часовня, а сам пруд окружен белым деревянным забором, все это тоже дело рук Аксентия.

Несмотря на немного суровый вид, Аксентий Аксентьевич человек добрый и очень любит кошек. По его словам, у него их восемь штук! Двух из них нам даже удалось погладить. Что же касается внешнего вида, то как говорит Елена Влезкова, регент храма, Аксентий настоящий модник. Его шею часто украшает элегантный шарф. А еще имеет прекрасное чувство юмора. Ну а мне он напоминает доброго и мудрого дедушку из русских сказок, у которого много интересных и поучительных историй, которые можно слушать бесконечно. У него шесть внуков, которых он балует, как и положено деду.

Вот такой интересный и талантливый человек живет совсем рядом с нами. А сколько ещё удивительных людей находится по соседству?

Анна Шамонина, Алексей Асташов
Молодежный пресс-центр

Связь христианской этики с русской художественной литературой прослеживается на протяжении всей истории отечественного литературного творчества. При этом исследователями отмечается, что, возникнув в ХI веке, русская литература вплоть до ХVII века практически не соприкасалась с латинским христианским миром [3].

Первые этапы становления русской литературы в контексте христианской этики мы рассмотрим на основе выдающегося труда Дмитрия Петровича Святополка-Мирского «История русской литературы с древнейших времен по 1925 год» [3]и лекции Александра Меня «Библия и литература» [1].

В конце Х века, испытав влияние Византии, русская литература стала формироваться на основе греко-православной и святоотеческой традиции. Этому способствовали переводы на церковно-славянский язык Библии и богослужебных текстов.

Особо следует выделить киевский период развития древнерусской литературы, когда зарождалась ее письменная традиция. Появляется жанр русской агиографии (богословская дисциплина, изучающая жития святых и церковные аспекты святости), где особо следует выделить первого выдающегося агиографа-летописца монаха Нестора, написавшего жития князей-великомучеников Бориса и Глеба и житие святого Феодосия. Следующим сочинением, явившимся знаменательной вехой в становлении русского христианского самосознания, было «Поучение детям Владимира Мономаха», в котором автор демонстрирует не только чувство гражданского долга, но и образцы христианского смирения, глубокую набожность, не затронутые гордыней княжеской власти. Значительным памятником является также «Моление Даниила Заточника», написанное в жанре обращения к князю, в котором присутствует множество цитат из Библии.

Самыми знаменательными памятниками древнерусской литературы, безусловно, считаются летописи, в которых содержатся исторические сведения о принятии  христианства князем Владимиром, о провиденциализме[1] в русской истории, о необходимости прекращения междоусобных войн и другие. Указывается, что представленную в летописях историю «по прямоте и всепонимающей человечности …можно было бы сравнить даже с рассказами из книги Бытия» [3, с.41].

Во всемирно известном «Слове о полку Игореве» сочетаются идеи патриотизма с их христианским обоснованием.

По мнению А.Меня, «когда мы переходим к другим библейским темам, то находим, что почти все крупные писатели и поэты XVIII века в России так или иначе отзывались на эти темы» [1, с.99].

Например, такой крупный писатель этого периода как В.К.Тредиаковский написал парафраз Песни Моисея из Второзакония. Библейский текст послужил для него поводом к осмыслению будущего и прошлого России с позиций суровой правды, а не казенного оптимизма.

Великий русский ученый XVIII века М.В.Ломоносов оставил о себе память не только как выдающийся ученый и исследователь, чье мировоззрение включало в себя веру в божественный промысел и высшую разумность мироздания (идеи предустановленной гармонии), но и как создатель замечательных литературных произведений, прославляющих волю, замысел Творца. Это его стихи «Вечернее размышление о Божием величестве при случае великого северного сияния», «Утреннее размышление о Божием величестве», ода «Выбранное из Иова». Как отмечает А.Мень, «для него самого зрелище природы как откровение Божией мудрости очищало душу, возвышало, и человек на лоне природы, перед звездным небом и пред чудесами мироздания, забывал о своем горе, о своем малом горе земном» [1, с.110].

Выдающимся мыслителем и автором литературных произведений этого периода, в которых отражается христианская проблематика, является Г.С.Сковорода. Среди его сочинений «Начальная дверь к христианскому добронравию», «Икона алкивиадская», «Книжечка о чтении Священного Писания, нареченная Жена Лотова». В них мыслитель уделяет особое внимание важности искренней веры, пусть даже не всегда подтверждаемой внешним исполнением религиозных обрядов, постижению сокровенного смысла Священного Писания при несущественности многих второстепенных подробностей.

Рубеж ХVIII – начала ХIХ века ознаменовался появлением гигантской фигуры в русской литературе, в значительной мере определившей ее развитие и своеобразие, Г.Р.Державина. Его знаменитая ода «Бог» по своей мощи и масштабности иногда даже сравнивается с «Божественной комедией» Данте. Бог в понимании поэта — это та непостижимость, которая позволяет человеку достичь смирения в осмыслении себя в мире и ощутить свою связь с Творцом всего сущего:

«О Ты, пространством безконечный,

Живый в движеньи вещества,

Теченьем времени превечный,

Без лиц, в Трех Лицах Божества!

Дух всюду сущий и единый,

Кому нет места и причины,

Кого никто постичь не мог,

Кто все Собою наполняет,

Объемлет, зиждет, сохраняет,

Кого мы называем: Бог.»

В завершение своей оды Г.Р.Державин предлагает и соответствующую христианскую антропологию, размышляя об истинном предназначении человека:

«Твое созданье я, Создатель!

Твоей премудрости я тварь,

Источник жизни, благ податель,

Душа души моей и Царь!

Твоей то правде нужно было,

Чтоб смертну бездну преходило

Мое безсмертно бытие;

Чтоб дух мой в смертность облачился

 И чтоб чрез смерть я возвратился,

Отец! – в безсмертие Твое!»

К концу жизни уже одой «Христос» поэт подводил итоги своего земного существования, размышлял о перипетиях человеческого существования на основе христианской этики.

Оценивая дальнейшее развитие русской художественной литературы в аспекте присутствия в ней христианских мотивов, можно отметить такую главную особенность творчества русских писателей как стремление соотнести общественные и социальные проблемы с проблемами духовного самосовершенствования, связанного с необходимостью служения людям, обществу. Среди качеств личности, необходимых для такого служения, в лучших произведениях русской художественной литературы на первый план выносятся такие качества как способность к сострадательности, отзывчивость на человеческие невзгоды и несчастья тех, кто оказывается незащищенным перед социальной несправедливостью, стремление к реальному участию в решении проблем и неблагополучий «униженных и оскорбленных». Именно в соответствии с этими ценностными установками русские писатели создавали свои произведения и персонажи.

Один из основателей «натуральной школы» писатель-драматург Д.И.Фонвизин в своих произведениях так или иначе отразил дух христианской этики несмотря на то, что в текстах его пьес нет прямого указания на Христа, прямой связи с христианской проблематикой. В своей критике рабского подражания многими русскими помещиками культуре Запада («чужебесие», по выражению Д.И.Фонвизина) и жестокого обращения с крепостными и слугами писатель предвосхитил многие нравственные и религиозные искания русских писателей ХIХ века. Великого драматурга в первую очередь интересовали нравственные качества соотечественников. Под этим углом зрения он осуществлял в своих произведениях критику системы образования, оторванной от традиционных духовно-нравственных основ, актуальную и для нашего времени Таким образом, положения христианской этики составляют основное духовно-мировоззренческое и художественное содержание русской литературы ХI-ХVIII веков и в этом качестве произведения отечественных писателей оказывали и оказывают влияние на духовно-нравственную культуру нашего народа.

Профессор Александр Каменец

---

[1] Провиденциализм — историко-философский метод, рассмотрение исторических событий с точки зрения непосредственно проявляющегося в них Провидения, высшего Промысла, осуществления заранее предусмотренного Божественного плана спасения человека.

В нашей Воскресной школе при Храме Всех Святых в земле Российской просиявших много важных и интересных занятий. Дети здесь изучают Закон Божий, участвуют в спектаклях, поют в ансамбле, рисуют… А мы, те, кто постарше, занимаемся в студии журналистики. Сами себя мы называем «Молодежный пресс-центр». С нами занимается Алёна Рыпова, журналист и редактор нашей газеты. На занятиях она делится своим опытом: как писать интересные тексты, как брать интервью. Мы много пишем от руки, что само по себе для нас, поколения Z, задача непростая. Мы приобретаем бесценный опыт в общении с разными людьми. Учимся правильно формулировать вопросы, которые помогут раскрыть человека с разных сторон. Учимся преподносить полученную информацию так, чтобы завлечь читателя, оставить в его душе какой-то след. 

Вряд ли я когда-нибудь стану журналистом, так как обучаюсь по другой специальности, но я точно знаю, что полученный опыт пригодится мне в жизни. Непонятно, что именно, но нас всех, Дашу, Лёшу и меня сюда как магнитом тянет.

Анна Шамонина

Хотите посмотреть, как вылупляется цыплёнок? При храме Всех Святых в Земле Российской Просиявших есть настоящая маленькая ферма с курочками, перепелами и петушком. Стоит только попросить работника Михаила Афонина, и он покажет курятник и уютный инкубатор с цыплятами и яйцами. Если повезёт, можно даже увидеть, как вылупляется цыплёнок.

Курочки при храме были давно, но Алексей Рыпов, староста церкви, предложил развести ещё и перепелов. Он купил инкубационные яйца в Тульской области и стал разводить перепелов породы «Техасский белый бройлерный». Эта уникальная порода крупнее остальных своих сородичей и даёт как яйца, так и сочное мясо. Кроме перепелок на ферме поселились еще несколько пород кур: продуктивные бурые несушки Ломан Браун, выносливые и стойкие к заболеваниям куры породы «Хайсекс» и неприхотливые Доминанты родом из Чехии.

«Создание Фермы нельзя назвать коммерческим проектом, — признаётся Алексей. — Скорее это дело для души». В планах Фермы — завести гусей и индюшек.

Цыплята рождаются – жизнь продолжается!

Анна Шамонина, Алексей Асташов, текст — Дарьи Каменец
Молодежный пресс-центр
Храма Всех Святых в земле Российской просиявших

Дорогие друзья!

Спешу поделиться с вами радостной новостью. В начале марта вышел второй номер газеты «Храм на 43-м». Он совпадает с периодом Великого поста – временем сосредоточения и молитвы, тишины и покаяния. Временем обратиться к самому себе. Душа каждого человека всегда стремится к лучшему, светлому, совершенному. Но жизнь диктует свои условия. Не всегда приятные и комфортные для нас. И в этой суете мы часто не слышим не только своих близких и родных, но и даже самих себя. Мы инертны, мы ленимся, плывем по течению… Но где же наша личность? Где мы настоящие? Сейчас наступает лучшее время для того, чтобы обратиться к себе, проанализировать свою жизнь, разобраться с тем, кто мы и куда идем. С одной стороны, пост – это, прежде всего, физическое воздержание. Но главное, кроме ограничения в еде, еще и поработать над самим собой, над своей душой, что-то изменить в себе. Хотя бы что-то одно. Гнев ли, раздражительность ли, может быть, лень… И когда окончится Великий пост и Страстная седмица, мы соберемся вместе на Праздник Пасхи, чтобы вместе ликовать и прославлять Воскресение Христово, и произойдет не только победа жизни над смертью, но и хотя бы небольшая победа каждого из нас над самим собой. И пусть каждый из четырех постов в году, а особенно Великий пост, предшествующий главному Празднику – Воскресенью Христову, станет кирпичиком в строительстве нашей личности, в ее стремлении к совершенству, ко спасению души.

На сайте опубликованы статьи второго номера. В них вы узнаете о нашем храмовом иконостасе и о том, какие святые на нем изображены; прочитаете о покаянной молитве преподобного Ефрема Сирина, которую читают во время Великого поста. В рубрике «Личная история» вы найдете рассказ замечательного человека, одного из старейших жителей поселка СНТ «Научные работники», профессора, Андрея Борисовича Ефимова. И еще несколько статей, которым, уверен, откликнутся ваши сердца. Мы хотим, чтобы вам было интересно. И прихожанам нашего храма, и жителям поселка. Верю, что это небольшое издание принесет в ваши дома свет, любовь и вдохновение наших авторов, тех, кто создает газету «Храм на 43-м».

А для тех, кто хотел, но не смог побывать на каноне Андрея Критского на первой неделе Великого поста, предлагаю послушать небольшой фрагмент службы из нашего храма.

Настоятель Храма Всех Святых, в земле Российской просиявших, протоиерей Евгений Дроздов

Каждый, кто хоть раз приходил на службу в наш храм, непременно отмечал красоту песнопений, льющихся с клироса. Во многих храмах хорошие певчие, но здесь – особенное звучание. Договоримся сразу: все, что я здесь напишу – не преувеличение и не излишняя похвала. И жаль, что газетная полоса не может передать звук, не может воспроизвести пение супружеской четы, которых соединила музыка. Я постараюсь передать это звучание словами. Если смогу, конечно. (Впервые эта статья вышла в печатном виде — прим. ред. сайта).

Как Елена и Влад Влезковы поют вдвоем… Его голос – бархатистый баритон, приземляющий, способный при этом вести и басовую, и высокую теноровую партию. Голос Елены – высокий, тонкий, яркий, чисто звенящий в тишине храма… Я бы сказала, небесный. И уже в самом этом сочетании для меня произошло много открытий и во время молитвы, и особенно в тот момент, когда мне посчастливилось присоединиться к ним вторым сопрано. Посчастливилось – именно так. Потому что профессионалы. Потому что добиваются идеального звучания. Учиться у них – дорогого стоит. Расскажу, как это случилось…

Весна 2019 года. Младший сын Коля повзрослел. Ему как раз пришло время отправиться в алтарь, помогать отцу Евгению, папе и старшим братьям. Может, на клиросе нужна моя помощь, подумала я, может, почитать часы доверят… Служба еще не началась, сижу себе на скамейке возле клироса. «Хочешь с нами?» — спросила Лена. Она знала, что я училась музыке, в хоре пела… Опыт есть, но не в храме. Я будто ждала ее вопроса.

«Господи, помилуй!» — начали мы ектению. С этих двух слов начался мой путь на клиросе.

Шла подготовка к Празднику Пасхи, страстная неделя, все новые и новые ноты фотографировала я на телефон, учила вечерами, успеть бы до Праздника… Все новое, незнакомое, песнопения почему-то без размеров. Один такт может быть бесконечно длинным, другой — коротким «Аминь»… К тому же выяснилось, что храмовая акустика необычная: слышишь себя – и не слышишь. Одна литургия, вторая, третья… Я чувствовала, что Влад раздражается… Концовки занижаю, строй не держу. В общем, музыкальная катастрофа… Но Лена помогла мне: «У Влада с тобой партия частично совпадает, но на октаву ниже. С ним вообще удобно петь. Можно на него сесть и ноги свесить. Он так держит строй. Подключись к нему – и больше делать ничего не надо».

Влад самородок. Лена рассказывала, что он нигде музыке не учился, а начал петь в церковном хоре в юности, а затем продолжил в Академии, в Семинарии в Троице-Сергиевой Лавре, где они, собственно, и познакомились. Всю нотную грамоту он познал на клиросе. Сейчас Влад свободно читает с листа. И при этом стопроцентный слух, голос, музыкальность. На мой взгляд (точнее, на мой слух), он – основа клироса, его опора. Но регент все же Лена.

Лена окончила дирижерско-хоровое отделение Белгородского музыкального училища. И сразу после этого уехала в Троице-Сергиеву Лавру, поступать в Регентскую школу при Московской Духовной Академии. Конечно, поступила.

«Обычно в регентскую школу девочки поступают с мыслью выйти замуж. Женихов-то там много … А у меня, к удивлению, не было такой мысли совсем. Было лишь горячее желание стать регентом. Я вообще считаю, что регент – это лучшая профессия в мире. И к Богу близко, и нет такой ответственности, как на священнике, и ты служишь, как можешь. Там, в Лавре, мы с Владом и познакомились. Нас вместе пригласили на Рождественские чтения, которые вел ныне покойный отец Владимир Кучерявый. Начали общаться, так и завязалась наша дружба, так и родилась наша семья».

В 2003 году Лена успешно окончила Регентскую школу и была распределена регентом в небольшой приход в поселок Богородское, Сергиево-Посадского района. Добираться далеко, неудобно… Приходилось оставаться там на выходные… Постоянно в разлуке с мужем. А еще очень хотелось петь вместе. Влад тогда пел на одном из московских приходов. Но потом ушел оттуда и некоторое время был в поиске нового прихода.

2009 год. Отец Евгений ищет мужской голос на клирос. Так Влад оказался здесь, в Храме Всех Святых в земле Российской просиявших. И уже через некоторое время забрал жену к себе: «Давай к нам, тут сопрано нужно». Какая возможность! Но уходить, как говорит Лена, было тяжело. Еле отпустили. А здесь-то как хорошо! Храм новый, красивый, светлый… И добираться очень удобно. Правда, холодно было. Отопление в храм тогда еще не провели, вода замерзала в вазах с цветами, изо рта шел пар во время пения. Батюшка переживал, успокаивал и клирос, и прихожан. Просил потерпеть. Но главное – супруги теперь вместе! В тот момент в храме регентовала голосистая Анна Карепанова, глубокий красивый альт и просто интересная творческая личность. И почти сразу к трио присоединился Дмитрий Ковалев, характерный тенор. Пели с тех пор квартетом.

«Мы с Аней регентовали по очереди. Между нами витал дух конкуренции. И каждая служба была шедевром. Одна женщина заходила на службу только для того, чтобы послушать нас. «В филармонию ходить не надо», — говорила она. Это счастье продлилось года полтора или два. Даже стали вынашивать идею диск записать. Не сказать, что складные были отношения, с Владом сложно… И вдруг из нашей обоймы вылетает Дима. А в скором времени ушла и Аня: семья, дети один за другим… Но диск все-таки успели записать нашим золотым составом. И однажды под Рождество мы с Владом остаемся совсем одни. После такого шикарного квартета вдвоем. И это было уже не так мощно, понимаешь?»

С тех пор руководство церковным хором полностью легло на плечи Лены. Пришлось учиться руководить мужем.

«Я женой остаюсь и на клиросе, — рассказывает Лена. — Влад все равно пытается верховодить. Можно сказать, у нас два регента».

Но это заблуждение. Я, как человек, видящий ситуацию изнутри, могу это опровергнуть.  Да, она маленькая и хрупкая. Да, за пределами клироса она в подчинении у мужа, как и положено благочестивой супруге. Но надо понимать, что регент – это руководитель, это дирижер. Это начальник. Это человек, который принимает решения и на расстоянии взаимодействует со священником. Двух дирижеров в принципе быть не может – получится неразбериха. И как только Лена берет в руку камертон и раскрывает ноты Божественной литургии, она перевоплощается в дирижера, руководителя и начальника. И нежно, с улыбкой руководит всеми нами.

Но, вероятно, я пропустила основные баталии, которые разворачивались здесь до моего прихода:

«Мы сначала стояли внизу, и нас было всем хорошо видно. Он махал мне руками: «Лена, выше!» Он корректировал мою интонацию. Прихожане улыбались: «Что это у вас там происходит?» А у нас года три жизни не было ни дома, ни здесь. Стопроцентный слух требует жертв. Так было и с нашими певчими, которые служили здесь раньше, конфликты случались… Клирос – это вообще передовая, как известно. Я ему пыталась дома что-то говорить, а он мне в ответ: «Почему ты молчишь? Ты понимаешь, что на тебе ответственность! Ты обязана делать замечания!» А я не могу сделать замечание. Нас учили так: если ты озвучиваешь замечание – это обидно. Если рукой показываешь – уже не обидно. У меня такая тактика».

Огромное удовольствие наблюдать за тем, как два больших профессионала и добрых ироничных любящих человека  общаются между собой не только словами, но и знаками. Они понимают друг друга с поворота головы. Они как две струны человеческой души, чуткие к настроению друг друга, отца Евгения и нас, всех остальных. Я уже и сама научилась четко понимать знаки Лениной руки. Читая партию по нотам, научилась одновременно периферийным зрением улавливать ее подсказки. Учусь каждую минуту. И в течение всего времени, что я имею счастье петь здесь, наблюдать и учиться, не перестаю делать открытия. Каждую службу. Каждый раз. Научилась находить паузы для внутреннего сосредоточения и молитвы. Полюбила минорные службы – более мелодичные и глубокие, в основном, греческие мотивы. Открыла для себя «Херувимскую» Рахманинова и «От юности моея» Озерова. Новая духовная глубина, не утонуть бы…   

Церковная музыка – это отдельная тема в нашем случае. В других храмах я, как правило, слышала одинаковый репертуар от службы к службе. Что тоже хорошо, потому что отлично отрабатывается. Клирос на 43-м не имеет одного обиходного репертуара церковных песнопений. Они всегда разные, в идеально подобранных сочетаниях. Так учили в Лавре. Можно сказать, наш клирос продолжает традиции Троице-Сергиевой Лавры.

Интонация моя выравнивается, строй держится все лучше. Музыкальной катастрофы не произошло, но случилась моя победа над собой. Над проблемами и сложностями. Над тем, что победить невозможно, но можно пропеть и пережить в молитве, прочувствовать через звук собственного голоса. Тексты песнопений отвечают на вопросы из жизни. Взлетаешь по лестнице – и все сложности кажутся не такими уж и неразрешимыми… Все переживем…

Влад, кажется, теперь не против. А Лена радуется нашему звучанию и загружает меня новыми нотами. Деликатно, с уважением к текстам песнопений, с любовью к церковной музыке она управляет всеми нами, своей командой. А команда у нас уже внушительная: первое сопрано (Лена Влезкова), два вторых сопрано – мы с Юлей Ивановой, два альта – Евгения Руппель и Елена Владимировна Селезнева, и снизу замыкает ансамбль Влад, наша музыкальная крепость. Помогают на клиросе Наталья Парман и Лариса Бравицкая. Восемь человек – да не просто, а по-настоящему верующих, искренних, добрых.

Бесконечно благодарю Бога за этих людей, за молитву, за музыку, за вдохновение.

Алена Рыпова

P.S. Впервые эта статья вышла в печатном виде, в газете «Храм на 43-м». В интернет-версии мы можем больше. Слушайте и смотрите.

Андрей Борисович – профессор, доктор физико-математических наук, заведующий кафедрой миссиологии Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета. Он один из тех немногих, кто живет в поселке ДСК «Научные работники» с далеких сороковых годов. Но ракурс его воспоминаний необычный. Для советского человека вообще было весьма необычно жить в молитве, читать Евангелие. Мы поговорили о том, в какой атмосфере жили Ефимовы, какие удивительные люди бывали в их доме, и о тех, кто не шел на сделку с совестью и не предавал своих ценностей даже в самые трудные времена.

-Андрей Борисович, расскажите, пожалуйста, о своем детстве. Где вы родились?

— Я родился в 40-м году в Москве, около Меншиковой башни (это церковь архангела Гавриила на Чистых прудах). Этот храм, кстати, ни разу не закрывался за весь период гонений. А в соседнем дворе росли мы. Мой дедушка, Нерсесов Александр Нерсесович, был профессором Московского университета, юристом. У них с бабушкой была квартира в одиннадцать комнат. И до, и после революции здесь по четвергам собирались люди определенного духа, определенной сферы образования и культуры и вели самые различные беседы. Здесь бывали и учитель моей бабушки Павел Иванович Новгородцев, и его ученик, знаменитый философ Иван Александрович Ильин с супругой… В этой квартире девять раз производились обыски, неоднократно арестовывали бабушку и дедушку, и каждый раз им чудом удавалось вернуться. Дед с тех пор перестал спать. Ходил по коридору, и только где-то к пяти часам ложился. Бабушка спрашивала: «Что с тобой, ты болен?» Он отвечал: «Все хорошо, не волнуйся. После пяти они не приходят». Ночами дед и научился молиться. До революции он был почти неверующим, к вере пришел в революцию.

К тому моменту, как я родился, квартиру уплотнили. У нас осталась только комната дедушки и бабушки, комната родителей и комнатка няни, которая ходила за мамой и ее сестрами.

— Поделитесь своими самыми первыми воспоминаниями.

— Мои первые воспоминания связаны с войной. «Граждане, воздушная тревога! Граждане, воздушная тревога!» Окна плотно занавешены. На небе прожектора ловят самолеты, а если поймают, начинают бить зенитки. Эта тревога у многих переходила в панику. И когда это случалось, люди хватали детей, какой-то скарб и бежали в метро. Так вот дедушка, бабушка, наши родители, и мы, дети, никуда не бежали. Когда начиналась воздушная тревога, дедушка шел на кухню, щипал лучины, ставил самовар и мы садились за стол и пили чай.

Во время войны в Москве нечем было топить, поэтому родители приезжали в выходные сюда, на дачу, за дровами. Они валили дерево, ручной пилой его пилили, клали чурбаки в рюкзаки и на электричке везли в Москву. И там от вокзала до Чистых прудов и шли пешочком и тащили все это домой. Отец складывал стопку возле печурки, и мы ее топили.  И вот так до следующих выходных.

— Что вас связывает с поселком «Научные работники»?

— В 1938 году мои родители купили здесь участок. Вокруг был сплошной лес. В первый класс я пошел в школу в Софрино. Мне семь, брату восемь с половиной. Там, где сейчас поликлиника на горке, стояло двухэтажное деревянное здание школы, куда мы и ходили. Перейти третью просеку было проблемой. Повсюду здоровенные канавы, в сентябре уже частично наполненные водой. Идти надо было по тропиночке вдоль забора, а за забором собаки. Страшно. Ведь мы одни ходили, без взрослых. А потом нас перевели в Москву.

— В какой атмосфере вы росли? Ваши родители были верующими людьми?

— Да, они оба были глубоко верующими. Они строили и организовывали наш дом здесь, на 43-м, как особое место, где можно было бы жить по-христиански и воспитывать детей в христианском духе. В Москве такое было невозможно.

Круглый год на нашей даче жили две монахини матушки Фамари[1], которую родители считали покровительницей нашей семьи. Она любила родителей, познакомилась с ними до того, как они стали супругами, и радовалась их соединению. Так вот, ее келейница Евдокия (мы ее называли няня Дуня) и мать Вероника жили в одной из комнат нашего дома. Они сами вычитывали все службы и жили, можно сказать, своей маленькой общиной. Няня Дуня была человеком волевым, молитвенным, организованным. Она сберегла многие святыни и иконы из скита. В нашем доме находилась икона преподобного Серафима с вставленным в нее куском камня, на котором молился святой, обгоревшая от свечи Псалтирь, которую он читал, стоя на коленях, и перед которой скончался. Няня Дуня была великой почитательницей Серафима, он ее спасал многократно. Когда темнело, сестры брали икону преподобного Серафима и с ней обходили дом, стараясь, чтобы никто этого не видел.

Когда темнело, сестры брали икону преподобного Серафима и с ней обходили дом, стараясь, чтобы никто этого не видел.

Здесь, на даче, всегда гостило много верующих людей. На Пасху 1941 года у нас гостил отец Константин Ровинский. Он один из священников отца Алексея Мечева. Мои родители были с ним крепко связаны. И вот весь Великий пост, Пасху и еще несколько месяцев он проводил у нас все службы и литургии, все подряд, все как положено по чину. Был временный престол, на него клался антиминс, и происходило богослужение. Соседи об этом не знали. Вскоре под Москвой были немцы, фронт в 30 километрах. Ни отец Константин, ни вторая монахиня не были у нас прописаны. Значит, если кто-то об этом узнает, всех под расстрел. И тогда отца Константина отвезли в Верею, где он скончался. А потом началась послевоенная жизнь.

— Послевоенные годы тоже были тяжелыми, голодными. Как выживали?

— Конечно, голодно было. Помню, на какой-то праздник нам делают пирожные: кусочек черного хлеба, поджаренный на постном масле и чуть-чуть посыпанный сахаром. Но, слава Богу, картошка была всегда, Господь давал. Родители говорили, что самая напряженная в духовном плане работа была в войну и сразу после войны. Никакого расслабления быть не могло, расслабишься — пропадешь. И молились всегда. Нас к концу войны было уже трое. Мама молилась, чтобы у каждого из нас было немножко молока и маленький кусочек сахара ежедневно. И Господь давал. С раннего детства мы учились помогать родителям, делали все, что надо. Лет в семь я научился колоть дрова, копать огород, картошку сажать, окучивать.

Мама молилась, чтобы у каждого из нас было немножко молока и маленький кусочек сахара ежедневно. И Господь давал.

В конце 40-х годов папа часть картошки заменил клубникой. Клубнику обрабатывали, собирали: десять ягод в миску, одну в рот. Ходили за грибами, все вместе солили капусту и огурцы.

Домик наш небольшой и слабенький, со множеством щелей, но жизнь была очень неплохая. Весной, когда таял снег, участок заливало водой, и вся эта талая вода вперемежку с глиной текла в подпол, где хранилась картошка. Тогда папа провел трубу и вывел ее в колодец возле дома. Из этого колодца надо было каждый день сорок ведер воды достать и вылить, чтобы сохранить картошку. Делали это все вместе…  Потом надо было снова валить деревья, корчевать пни… Приходилось вам корчевать пни?

— Нет, к счастью, не приходилось.

— Ну вот, это дело такое, приятное (улыбается). Требуется соображать: и головой работать, и руками, и ногами. А когда пень выкорчеван – победа! И теперь можно землю выровнять и, конечно, удобрить. А где брать удобрения? Купить ничего нельзя было. Недалеко от дома, вдоль бетонки, где сейчас молоденький лесочек вырос, есть торфяное болото. Легковая машина проехать туда не могла. Ни по одной из просек. А чтобы хоть как-то проехал грузовик, ему нужно было где-то в Софрино намотать цепи на колеса, и только тогда он проезжал, но все равно увязал в глине. Его вытаскивали, и он шел дальше… И что тогда придумал мой папа. Он сделал добротную деревянную тачку, привязал к ней крепкую тесьму и впрягал в нее нас, всех детишек. Мы ехали на торфяное болото. Папа нагружал тачку мокрым торфом. Ждали, когда сольется вода, и тащили тачку на участок. Так и удобряли глину, а иначе ничего бы не росло.

— У вас были друзья среди соседей?

— Дружили с Москвиными, Малютиными и Гениевыми. Гениевы переехали сюда где-то в 48-м году. Елена Васильевна Гениева (в девичестве Кирсанова) происходила из дворянского рода. Она была связана с моей бабушкой через своего духовного отца, священника Сергея Николаевича Дурылина[2]. Моя мама девочкой ходила к нему в Воскресную школу. А муж Елены Васильевны был строитель, военный инженер, генерал. Некоторое время они жили на Правде, потом решили перебраться сюда, поближе к нам. У них появился дом, появились собаки… Здесь, на даче, у Гениевых тоже непрестанно шла молитва. Сюда приезжали священники и монашествующие, здесь отдыхал наместник Лавры, будущий патриарх Пимен (Извеков), некоторое время у них жил епископ Можайский Стефан (Никитин), настоящий подвижник и мудрый пастырь, наш современник. К нему, в дом Гениевых, стекались его духовные дети и друзья. Поэтому с семьей Гениевых меня связывает очень многое.

Некоторое время в советские годы, когда храмы были закрыты, а священников преследовали, здесь, в нашем доме, был катакомбный храм в честь Русских Святых.

С остальными соседями мы практически не общались. Это характерная черта нашей жизни. Поскольку христианство было гонимо, мы жили, не сообщаясь с широким миром поселка. У нас было заведено спрашивать разрешения родителей, если мы выходим за пределы участка. Куда идешь, зачем и так далее. Москвины – очень хорошая семья. Отец – полковник, военный инженер. Мать, Анна Ивановна, верующая, что сближало, и двое ребят, близких нам по возрасту. Они тоже замкнуто жили… А с Малютиными мы совсем немного общались. На их участке собиралась поселковая молодежь, спектакли ставили, играли в волейбол, но мы в этом не участвовали.

— А хотелось?

— Иногда, конечно, хотелось, но в целом достаточно было того, что есть. Важно было не потерять этот дух. Тогда еще боялись, что кто-то донесет на наших стариков, священников, которые жили в доме.

— А здесь, кстати говоря, никогда не было обысков? Никогда не приезжали сюда?

— Нет, проверок не было, спокойно жили, Господь хранил. А так вообще, многие знали… Просачивалось к соседям то одно, то другое. То, что няня монахиня, знали многие, но молчали. Порядочные люди потому что.

— Как вы лето проводили?

— Мама организовывала так, чтобы к нам на лето приезжал кто-то интересный, хороший. Например, ее тетушка-художница, которая учила нас рисовать. А Елизавета Николаевна Хренникова занималась с нами языками. Елена Алексеевна Ефимова, папина тетушка, историк, очень интересный человек, друг нашей бабушки приезжала и ходила с нами в лес. Недалеко от дома было ромашковое поле, которого сейчас уже нет (на этом месте сейчас проходит ЦКАД и бетонка). Мы садились на опушке леса, и она начинала свой рассказ о нашествии Батыя на Рязань, о Мамаевом побоище, и о многом другом, что осталось в наших детских душах навсегда.

— Храм здесь появился не без Вашего участия, верно?

— Да. Начну с того, что упомянутый мной выше епископ Стефан (Сергей Алексеевич Никитин) был рукоположен во священники владыкой Афанасием Сахаровым. Он прошел лагеря и гонения, тайно служил. Примерно в 57-м году ему разрешили выйти на открытое служение, и затем в 60-м году на Благовещение его рукоположили в епископы.  У него был свой переносной престол, освященный в честь Русских Святых. Почти все, кого владыка Афанасий рукополагал в тайные священники, имели престолы, освященные в честь Русских Святых. Получается, что некоторое время в советские годы, когда храмы были закрыты, а священников преследовали, здесь, в нашем доме, был, без преувеличения, катакомбный храм в честь Русских Святых. И уже в 90-е годы возникла мысль о строительстве храма в поселке.

— А кто высказал эту мысль?

— Мысль витала в воздухе. Давно об этом думали, просто надо было кому-то взяться. И взялся за это Дмитрий Ягодин. Мы с ним начали хлопотать о том, чтобы разрешили открыть храм в честь Русских Святых, и получили благословение. Так в нашем поселке начал строиться Храм Всех Святых, в земле Российской просиявших. Вот какая у него история. Вокруг нас многое изменилось с тех пор. Но в центре жизни по-прежнему наше сокровище – вера и радость жизни с Богом.

— Чем Вы сейчас занимаетесь?

— Начну с того, что в 1974 году я защитил докторскую диссертацию по физико-математическим наукам. После этого работал в разных областях, и в фундаментальной, и в прикладной науке. А когда был создан Свято-Тихоновский Университет, меня пригласили в него преподавать. Через некоторое время мне поручили составить курс и преподавать историю русского миссионерства. Оказалось, что на эту тему нет ни одной книжки. И вот был создан курс «История русского православного миссионерства». Я участвовал также в организации миссионерского факультета, одного из первых православных миссионерских факультетов в России. Сейчас я заведую кафедрой миссиологии, то есть богословия миссии. Здесь мы готовим миссионеров для русской православной церкви. Богословие миссии – это большая серьезная тема, которая на самом деле только начинает развиваться. Все это мы создаем буквально с нуля. Интересно, что один из моих учеников сейчас служит священником в православном храме в Риме. Он подготовил большую книгу по истории католического миссионерства. Этот научный труд о том, как развивалось богословие католического миссионерства от древних времен до сегодняшнего момента, и о том, как постепенно концепция богословия католического миссионерства приближается к православному пониманию. Это очень интересное явление. Кстати, традиция русского миссионерства идет от Кирилла и Мефодия.

— А кого вы можете назвать из современных крупных русских миссионеров?

— Каждый приход сегодня – миссионерский. Потому что миссионерство – это не путешествие за тридевять земель с проповедью, а, в первую очередь, просвещение своего народа, помощь нашим соотечественникам сделать шаг в церковь. И каждый православный приход трудится в этом направлении. Слово «миссия» переводится как «свидетельство». И сегодня каждый христианин  — свидетель о своей вере и о своей церкви. Но есть и достойные примеры нашей миссии за рубежом. Например, в Таиланде, где не было ни одной православной церкви, с 1999 года служит иеромонах Олег (Черепанин) из Ярославской области. Сейчас там уже монастырь и восемь православных храмов, в которых служат, в том числе, священники, рукоположенные из местного населения, тайцы. То есть он создал миссионерскую тайскую национальную православную церковь. Один. И это происходит в наши дни.

Миссионеры сегодня — отец Андрей Ткачев, отец Димитрий Смирнов, которого я прекрасно знал, он был близким нам человеком. Он говорил, что после каждой проповеди (а их часто распространяли через социальные сети), он зарабатывал себе осуждение и врагов. Это непросто. Но нам надо крепко держаться своей линии. Единственная сила, которая консолидирует наш народ – это православие. Другой такой силы нет. Отец Кирилл Павлов говорит, что весь мир держится на ниточке. И эта ниточка – русская церковь. Тоненькая ниточка. И это признают католики. Они открыто говорят, что в Европе католичество держится подвигом русской церкви, подвигом русских новомучеников. Подвигом тех, кто не шел на сделку с совестью и не предавал своих ценностей даже под страхом смерти. Я с детства знал таких людей, видел их, общался с ними. Они были верны себе. И нам надо так же.

Беседовала Алена Рыпова

Читайте также: История семьи Ефимовых. Продолжение…

---

[1] Схиигумения Фамарь (в миру княжна Тамара Александровна Марджанишвили, 1868 — 1936) — преподобноисповедница, святая Русской и Грузинской православных церквей, основательница Серафимо-Знаменского скита под Москвой. В 2012 году скит был освящен, и в настоящее время почти полностью восстановлен. Была дружна с Великой княгиней Елизаветой Федоровной Романовой.

[2] Сергей Николаевич Дурылин (1886-1954) —литературовед, религиозный писатель и поэт, священник. В 1920 г. был рукоположен во иерея, служил в храме Свт. Николая в Кленниках, неоднократно был в ссылке. Тайно служил в своем доме в Болшево.